Ася Энтова - Осознавая время. Сборник эссе
Еврейская религиозная традиция подчеркивает важность как рациональной составляющей учения, так и соблюдения заповедей. Если попытаться адекватно выразить еврейский феномен, порожденный длительным влиянием западнохристианской культуры, то стоило бы обратиться к еврейскому термину «шомер мицвот» – «соблюдающий». Так называемый «светский» еврей скорее не соблюдающий, чем не верующий (в еврейском понимании этого термина, предполагающем сомнение во всем, что доступно рациональной проверке). Хотя он не соблюдает многие, трактуемые традиционно заповеди, но вполне может верить в существование Высшей Силы.
Слово «вера» многозначно, даже у законченных скептиков имеется множество принципов, принимаемых априори: достоинство демократии или социализма, высшие нравственные требования или плюрализм, преимущество здорового образа жизни или то, что все проблемы можно решить с помощью разума. Но главное для нас, что отличает «светского» еврея от других «светских», это его убежденность в том, что существует такая вещь, как еврейский народ и что он сам является его неотъемлемой частью. Нравится ему это или нет, зависит ли это от него или от других, сталкивается ли он с этим фактически или теоретически, но что-то связывает его с этой группой или сущностью, и связь эта налагает неизгладимый отпечаток на его личность. Связь эту он может воспринимать как нечто естественное и не требующее объяснений, как простое следствие фактов, как данность, с которой необходимо уживаться. Он может пытаться объяснить ее рационально или делать попытки избавиться от нее, или даже воспринимать эту связь с мистическим ужасом.
Феномен еврея «светского» – явление достаточно новое, и его определение и самоопределение вызывает множество споров вплоть до требования свободы от проблемы самоопределения. Собственно, вся идеология светского сионизма появилась как ответ на вопрос о самоопределении и выживании светского еврея, который более не мог воспринимать преследования в рамках страдания за веру. Эмансипация, исчезновение четких этнических и религиозных границ породили феномен еврейской общности как размытого множества, который пытаются описать с помощью исторических, этнорелигиозных, культурных, ментальных и других признаков. Так психолог Курт Левин выделял важность общей судьбы, Юлиан Тувим писал об «общей крови, но не струящейся в жилах, а текущей из жил», а Илья Эренбург говорил о еврейском характере, заставляющем отвечать «нет» на любой вопрос. Появление еврейского национального государства предоставило евреям возможность ассоциировать себя с ним.
Не претендуя на освещение всей глубины данной проблемы, которой посвящена не одна диссертация и не один дружеский спор, попытаемся только очертить возможные направления поиска такого определения.
Социологическое определение
Начнем с социологического определения феномена светского еврея. Как мы упоминали, феномен этот не более, чем продукт последних двух столетий, хотя в различные времена требования к соблюдению традиций сильно менялись. Эллинизированные евреи, обнаженные для занятий спортом в гимнасиях во времена, предшествующие восстанию Маккавеев, или испанские евреи «Золотого века», ездящие в субботу верхом и с оружием и философствующие за одним пиршественным столом со своими мусульманскими и христианскими друзьями, – все эти явления не образовали устойчивой традиции и, как правило, заканчивались ассимиляцией и/или кровавой расплатой за чрезмерное сближение с неевреями. И только в последние 200 лет намечается тенденция продолжительного существования светского еврейства, и если в диаспоре эта группа стремительно размывается ассимиляцией, то в Израиле она сохраняет и даже увеличивает свою численность23.
Группа светского еврейства не имеет четко очерченных границ. Как любит шутить один из видных израильских социологов в ответ на вопрос о количестве евреев в Израиле и диаспоре: – «А сколько вам нужно? Вам продать или купить?» Действительно, если традиция ставит четкие этнокультурные пределы, то светские требования проявляют большую гибкость. Так, руководители еврейских общин диаспоры любят подсчитывать не количество «галахических» евреев, а количество людей, подпадающих под Закон о возвращении, то есть включать кроме евреев по происхождению и их семьи, и дальних нееврейских потомков. Таким образом, например, скромная цифра в 233 тысячи вырастает до многомиллионной российской еврейской общины. Так же и подсчет израильского еврейского населения превращается в суммирование всех, не декларирующих свою принадлежность к другой нации или вероисповеданию: все не мусульмане и не христиане.
Те израильтяне, которые придерживаются социологического определения еврейства, выступают с требованием «социологического» гиюра (массового и облегченного, возможно, даже символического), справедливо утверждая, что ребенок, с младенчества посещавший израильские детские учреждения, в той или иной мере проходит процесс социализации и интегрируется в израильское общество. Однако в случае ярко выраженной альтернативной идентификации (то есть, если человек связан с другой национально-религиозной общиной, далекой от евреев и иудаизма) этот принцип работать не будет.
До тех пор, пока альтернативой еврейству в Израиле служила принадлежность к христианской или мусульманской общине, такой подсчет имел смысл, но в последние десятилетия с приездом массовой алии из бывшего СССР и с миграцией в Израиль значительного количества иностранных рабочих появились и другие, нерелигиозные альтернативы, такие, например, как Русская община или община дальневосточных иммигрантов. То есть граждане Израиля, ассоциирующие себя, например, с Русской общиной и считающие себя русскими в диаспоре, могут быть добропорядочным израильтянами, но никак не евреями, несмотря на то, что они приехали в страну по закону, в котором говорится о возвращении евреев. Таким образом, отсутствие четких объективных критериев заставляет обращаться к субъективному самоопределению, которое не только трудно выявить, но оно еще имеет тенденцию меняться в зависимости от внешних условий.
Так, если в бывшем СССР в определенных случаях потомки еврейки и нееврея носили русскую фамилию и практически ассимилировались, то после перестройки часть из них склонна так или иначе использовать преимущества своего галахически-еврейского происхождения24 и ассоциировать себя с еврейской общиной.
Проблема размытости социальных групп, конечно же, не исключительно еврейская. В эпоху глобализации многие этносы и народы имеют значительную диаспору и подвергаются ассимиляции и интеграции, поэтому сегодня нацию рассматривают, образно говоря, как сферу, состоящую из «твердого ядра» и так или иначе связанной с ней «оболочки». Для стабильных наций менее проблематичным является ответ на вопрос о том, чем определяется такое ядро, сила притяжения к которому помогает сохранять самоопределение. Как правило, это ядро имеет четкие территориальные, культурные, религиозные, языковые и этнические признаки.
К какому ядру тяготеет «светский» еврей? Ведь Маркса или Эйнштейна можно только в шутку назвать евреем «ядрёным» или «ядерным». Их достижения в философии или физике никак не могут служить объективным критерием еврейства. Несмотря на то, что время от времени какой-нибудь светский еврей-«фундаменталист» декларирует свою альтернативность еврею «религиозному» и заявляет свое несоблюдение традиций как идеологию, тем не менее в социологии принято включать в «ядро» людей с четко выраженными еврейскими религиозными и (или) этническими признаками и еврейским самоопределением. Вокруг этого центра располагается оболочка из членов общины, не подпадающих под те или иные критерии.
Стремление к государству
Если социологический центр принадлежит евреям этническим и традиционным, то где находится центр идеологический? На чем основывается еврейская национальная идеология, появившаяся вместе с другими европейскими национальными идеологиями, ставшими основой современных национальных государств?
После Просвещения европейский светский человек упорно искал замену уюту лона матери-церкви. Начиная с Макиавелли, он пытался сменить религиозную общину на политическую, на государство как национальный дом. Гуманисты-рационалисты и романтики, теоретики и практики, каждый по-своему вносили лепту в строительство современной национальной идеологии. Если рационалисты Просвещения вынуждены были примирять требования универсального разума с уникальностью формы исторически сложившегося национального «общественного договора», то у романтиков трудности состояли в собирании отдельных мятежных личностей под общую крышу национальных чувств и национального духа. Теоретики декларировали общественный договор и благо государства, а практики настаивали на том, что только родственная любовь большой семьи-нации может противостоять эгоистическим стремлениям человека, освобожденного от непосредственной ответственности перед посланцами Всевышнего на земле. При этом для обоснования своих тезисов все дружно ссылались на ветхозаветный народ.
